В никуда - Страница 34

Сайгон не показался мне чрезмерно грязным, но и чистым я бы его не назвал. Дома по-прежнему были от двух до пяти этажей, но кое-где выросло несколько небоскребов. Местами в центре сохранилась старая французская колониальная архитектура, но в основном стояли безликие оштукатуренные коробки, с которых постоянно шелушилась краска. Город отличался определенным очарованием днем, но я запомнил его зловещие, опасные ночи.

Транспорта было много, но поток двигался довольно быстро, словно этим хаосом кто-то дирижировал. Единственные, кто играл не по правилам, – военные машины и похожие на джипы открытые желтые полицейские автомобили. И те и другие лезли вперед, расталкивая всех вокруг. В этом смысле мало что изменилось с моего прошлого приезда, только стали другими марки машин. Полицейское государство или страну во время войны легко узнаешь по тому, как перемещается по улицам правительственные машины.

Как и прежде, основным видом транспорта оставались мотороллеры; на них ездили молодые юноши и девушки и, как и следовало ожидать, безумно носились. Но теперь все разговаривали по сотовым телефонам.

Я вспомнил время, когда такие же юнцы могли швырнуть гранату или взрывпакет в незарешеченное окно кафе, военный грузовик, полицейскую будку или группу подвыпивших солдат. Все равно – американских или вьетнамских. А теперешние оснащенные мобильниками мотоциклисты представляли опасность только для самих себя.

Город гудел – приближался праздник. А для вьетнамцев Тет – все равно что для нас Рождество, сочельник и Четвертое июля, вместе взятые. К тому же они, как чистокровные лошади, в этот день скопом справляют свой день рождения. Считают, независимо от того, когда родились на самом деле, что стали на год старше.

Улицы были забиты торговцами цветами, персиковыми и абрикосовыми ветвями с наливающимися бутонами и миниатюрными кумкватовыми деревцами. И каждый торговец почему-то считал, что мне позарез необходим его товар, и всеми силами пытался его всучить.

Кое-где стояли прилавки – с них продавали поздравительные открытки с надписью "Чак мунг нам мой". Я подумал, не купить ли мне штучку и не послать ли Карлу. Только добавить к напечатанным словам: "My дак".

Повсюду по улицам сновали велорикши – специфически вьетнамский вид транспорта: велосипед с "салоном" на одного пассажира. "Водитель" давит на педали и крутит руль за спиной седока, и от этого поездка становится забавнее. При виде иностранца у каждого просыпалось желание слупить с меня по западной таксе, и они убеждали расслабиться и прокатиться по людным и забитым машинами улицам.

И еще донимали дети: окружали, словно пираньи, тянули за руки и за одежду и выпрашивали тысячу донгов. Я не переставая повторял: "Ди ди! Ди ди мау! Ди ди лен!" И в том же духе. Но видимо, мое произношение оставляло желать лучшего – эффект получался обратный, будто я звал: "Подходите сюда, ребятки. Большой ми подарит вам донги!" От этого в самом деле очень быстро устаешь.

Я нашел узенькую улицу, которую помнил с 72-го года. Она проходила рядом с районом Шалон – здешним Чайнатауном. Когда-то здесь располагались бары, бордели и массажные салоны, но теперь все было тихо, и я решил, что симпатичные девчушки провели какое-то время в лагерях переквалификации, раскаялись в грехах и теперь все, как одна, работают по продаже недвижимости. Замечу, что тогда я бывал здесь в качестве военного полицейского, а не клиента.

По пути я сделал несколько снимков. Но поскольку еще до этого установил, что за мной не следили, считал всю эту туристическую муру пустой тратой времени. Разве что по возвращении в Виргинию усадить Карла часов на пять – пусть любуется моими слайдами. Я повернул в сторону Музея американских военных преступлений, который советовал посетить полковник Манг.

Через десять минут я нашел нужный дом – музей располагался в старой французской вилле, где по иронии судьбы во время войны находилась американская информационная служба. Я заплатил доллар и вошел во двор, где на траве ржавел большой американский танк "М-48". Здесь оказалось намного спокойнее, чем на улице – ни настырных торговцев, ни попрошаек, – так что мне даже понравилось в Музее американских военных преступлений.

Я обвел глазами экспозицию – в основном фотографии в рамах, и весьма впечатляющие: побоище в Милай, жестоко искалеченные женщины и дети, младенцы-уроды – жертвы применения отравляющих веществ, бегущая от шквала американского напалма голая девочка, южновьетнамский офицер, вышибающий вьетконговцу мозги во время наступления 68-го года, ребенок, сосущий грудь мертвой матери, и так далее в том же духе.

Дальше – галерея подонков: Линдон Джонсон, Ричард Никсон, американские генералы, включая моего дивизионного командира Джона Толсона, ратующие за войну политики и в пику им – антивоенные выступления по всему миру, избивающие студентов полицейские и солдаты, Кентский расстрел и так далее. Подписи на английском были немногословными, да этого и не требовалось.

Тут же висели фотографии видных противников войны: сенатор из моего родного штата Джон Керри, который в 1968 году служил во Вьетнаме в то же время, что и я, Юджин Маккарти, Джейн Фонда с северовьетнамским зенитным пулеметом в руках и другие.

В отдельной витрине лежали американские медали, которые ветераны в знак протеста отослали в Ханой.

Я буквально слышал, как 60-е вопиют в моей голове.

А дальше была целая подборка особенно волнующих снимков и сопроводительный текст: сотни человеческих существ построены в одну шеренгу – их расстреливает взвод солдат, а раненых добивают из пистолета. Но оказалось, что это не очередное американское или южновьетнамское преступление. Подпись объясняла, что жертвы – южновьетнамские солдаты и проамерикански настроенные горные племена, которые продолжали сражаться после того, как Сайгон сдался победоносным коммунистам.