– Горячее время, – объяснила она. – Много людей съезжается на праздник Тет. И погода хорошая.
– Жаркая и липкая.
– Просто вы приехали из холодного климата. Привыкнете. Вы у нас уже останавливались?
– Много раз проходил мимо в семьдесят втором.
Лан вскинула на меня глаза, но ничего не сказала. И за мои полтораста баксов в сутки предоставила люкс. Отдавая ключ рассыльному, она пожелала:
– Приятного времяпрепровождения, мистер Бреннер. Сообщите консьержке, если вам что-нибудь потребуется.
Мне требовался паспорт и чтобы проверили, как у меня с головой. Но ей я ответил:
– Спасибо. – Я не собирался никому сообщать о своем благополучном прибытии. Наоборот, ждал звонка от связного. Не исключено, что он уже звонил и удивлялся, почему я еще не в номере.
– Чак мунг нам мой, – сказала Лан. – Счастливого Нового года.
Вьетнамский я почти забыл, но когда-то славился неплохим произношением и сумел спопугайничать:
– Чак мунг нам мой.
– Очень хорошо, – улыбнулась Лан.
Я последовал за рассыльным к лифтам. Вьетнамцы в основном приятные люди – вежливые, добродушные, доброжелательные. Но под безмятежной улыбчивой буддийской наружностью таится взрывчатое вещество.
Мы поднялись на шестой этаж и прошли по коридору к массивной двери. Рассыльный ввел меня в просторный номер с гостиной, с видом на улицу Лелой и, слава Богу, баром в комнате. Я дал ему доллар, и он удалился.
Первым делом я бросился к бару и смешал себе "Шивас" с содовой и бросил в стакан льда. Все выглядело как отпуск, если бы не кутерьма в аэропорту и не вероятность, что меня в любой момент могли арестовать без всякой причины. Или без всякой веской причины.
Номер был отделан в духе, я бы сказал, французского борделя, но отличался размером, и в ванной я заметил душевую кабинку. Я поставил чемодан на подставку для багажа и заглянул внутрь. Внутри царил полный беспорядок. И в сумке тоже.
К тому же мерзавцы забрали ксерокопии моего паспорта и визы. Судя по всему, у них не было своего копировального аппарата. Но больше ничего не тронули. И я уверовал в честность полковника Манга и его команды, несмотря на то что Пихала пытался нагреть меня на двадцать долларов. Честно говоря, мне было бы гораздо спокойнее, если бы Манг был обычным полицейским и начал вымогать у меня деньги. Но он был кем-то иным. И это меня немного тревожило.
Я развесил одежду, сложил вещи, разделся и встал под душ. В измученной ревом реактивных движков голове неотвязно звучали мотивы из "Джеймса Бонда".
Я выключил воду и вытерся. И хотя планировал пройтись по городу, почувствовал, что теряю сознание. Лег в постель и провалился в сон, прежде чем успел выключить лампу.
И впервые за много лет увидел во сне войну – настоящий бой, с хлопками "М-16" и "АК-47" и жуткими пулеметными очередями.
Я проснулся среди ночи в холодном поту, смешал двойное виски и сидел на стуле голый и окоченевший, глядя, как всходит солнце над рекой Сайгон.
Я спустился в гостиничную кофейню к позднему завтраку, и официантка подала мне "Вьетнам ньюс" – местную газету на английском языке. Я сел, заказал кофе и взглянул на заголовок: "Вот тогда-то американскому самомнению и был нанесен основной удар". У меня сложилось ощущение, что статья может оказаться тенденциозной.
Передовицу написал Нгуен Ван Мин – военный историк. В ней говорилось: "В этот день, в 1968 году, наша армия и народ перешли в наступление против вражеских укрепленных позиций в Кесанге. Наступление потрясло США и заставило президента Линдона Джонсона считаться с нами".
Я помнил тот день, потому что сам там был. Дальше автор утверждал, что "американские войска потерпели сокрушительное и унизительное поражение". Такого у меня в голове не отложилось, но кто контролирует настоящее, тот контролирует и прошлое: может говорить что угодно – его право.
Я с трудом продирался сквозь плохой перевод и логику автора, но мне хотелось наткнуться на упоминание своей дивизии – Первой воздушно-кавалерийской, которую перевели как "Летающая кавалерийская дивизия номер один". И что еще интереснее, я заметил, что война оставалась здесь по-прежнему актуальной темой. Это было видно и по полковнику Мангу.
Я огляделся: в "Рекс" съехались в основном японцы и корейцы, но были и европейские лица – звучала французская и английская речь. Судя по всему, возвращалось прошлое Сайгона.
Текст меню был на многих языках и на всякий случай сопровождался фотографиями. Но я не нашел ничего из прежних блюд: ни собак, ни кошек, ни полуоформившихся куриных зародышей. И, заказав завтрак по-американски, стал надеяться на лучшее.
После завтрака я справился у портье о своем паспорте.
– Нет, сэр, – ответил тот и сообщил, что никаких известий для меня не поступало. Неужели я питал надежду получить факс от Синтии?
Я вышел на Лелой. После сумрачной прохлады вестибюля "Рекса" улица вызвала нечто вроде шока: внезапный рев мотороллеров, беспрерывные гудки, выхлопные газы, толпы людей, велосипеды, машины. Сайгон военного времени казался намного спокойнее – разве что грянет где-нибудь взрыв.
Десять минут прогулки по улицам, и я взмок, как свинья. У портье я прихватил карту, на плече у меня болтался фотоаппарат. Я надел брюки цвета хаки из хлопка, зеленую рубашку для гольфа и кроссовки. Ни дать ни взять – полусонный американский турист с той лишь разницей, что американские туристы, куда бы ни ехали, обязательно натягивают шорты.