В никуда - Страница 199

199

– В июне шестьдесят восьмого дивизия вернулась на север. Она потеряла очень много людей... Ее пополнили и в марте семьдесят первого опять перебросили в Куангчи... Затем весеннее наступление семьдесят второго... пасхальное наступление... дивизия заняла провинцию и город Куангчи... Снова большие потери от американских бомбежек... опять переброска на север на переформировку. Он спрашивает, – перевела Сьюзан, – где ты был во время весеннего наступления.

– В ноябре шестьдесят восьмого я вернулся домой, а в январе семьдесят второго опять попал в Вьетнам, – ответил я. – А во время весеннего наступления стоял в Бьенхоа.

Тран Ван Вин кивнул. Думаю, ему еще ни разу не приходилось разговаривать с американцем – ветераном вьетнамской войны. Вьетнамцу стало интересно. Но я явился так внезапно, что он еще не собрался с мыслями. Ведь в отличие от меня он все последние недели не старался представить нашу встречу.

Вин опять заговорил, и Сьюзан переводила:

– Он говорит, что вернулся на фронт в семьдесят третьем году, а затем участвовал в завершающем весеннем наступлении семьдесят пятого. Триста четвертая дивизия взяла Хюэ, вышла к побережью на шоссе номер один и захватила танки. В Сайгон он вошел двадцать девятого апреля и на следующий день стал свидетелем капитуляции президентского дворца.

А я-то считал, что могу кое-что порассказать о войне. Но этот человек видел все: от альфы до омеги – все десять лет побоища. Если мой военный год показался мне десятилетием, его десятилетие могло показаться веком. Но вот живет же в своем доме, в родной деревне, хотя у него отняли десять лет юности.

– У вас, наверное, много орденов и медалей? – спросил я.

Сьюзан перевела. Тран Ван Вин, как я и надеялся, не колеблясь шагнул к одному из плетеных сундучков и поднял крышку. Я хотел приучить его открывать ларцы с военными сувенирами.

Он достал черный шелковый сверток, встал на колени перед столом и разложил двенадцать медалей разного размера и формы. Все медали были покрыты разноцветной эмалью и имели ленты разного цвета – превосходное свидетельство десяти лет его ада.

Он называл каждую медаль, и Сьюзан переводила.

Мне не хотелось его хвалить – я решил, что он способен почувствовать фальшь. Поэтому я просто кивнул и поблагодарил за то, что он показал мне награды.

Сьюзан перевела, и мы переглянулись – она будто бы мне сказала: "Для такого бесчувственного идиота ты ведешь себя совсем недурно".

Вин убрал медали, закрыл крышку сундучка и поднялся. Мы немного молча постояли. Он ждал – не сомневался, что я проехал больше двенадцати тысяч миль не только для того, чтобы посмотреть на его ордена.

Момент наступил, и я начал:

– Я здесь затем, чтобы поговорить с вами о том, что вы видели, пока лежали раненый в Цитадели в Куангчи.

Он разобрал слово "Куангчи". А может быть, даже и "Цитадель". И посмотрел на Сьюзан. Она перевела. Но Вин ничего не ответил.

– Американский солдат, который обнаружил тело вашего брата в долине Ашау – продолжал я, – нашел при нем письмо, которое вы написали, пока поправлялись после ранения в буддийской высшей школе. Вы помните это письмо?

Он выслушал перевод и сразу кивнул. Теперь он понял, откуда я узнал о деталях его жизни. А я впервые солгал ему:

– Я здесь от имени родных того лейтенанта, которого убил капитан. Меня попросили расследовать это дело, – а вот это уже чистая правда, – и помочь его родственникам свершить правосудие. – Я посмотрел на Сьюзан, словно говорил: "Переводи точно!"

Вин не ответил.

Я постарался поставить себя на его место. Тран Ван Вин видел, как исчезло целое поколение, и его не могло тронуть или произвести особого впечатления желание одной американской семьи добиться правосудия и выяснить обстоятельства смерти в той массовой бойне одного-единственного бойца. Правительство Ханоя с недоверием относилось к намерениям Вашингтона тратить миллионы долларов, чтобы найти останки своих солдат. Не представляю, в чем тут дело – в культурных традициях или в обыкновенной практичности. У Вьетнама не хватало ни времени, ни средств, чтобы заниматься поисками трети миллиона пропавших без вести, а мы, наоборот, помешались на поисках своих двух тысяч.

Мистер Вин молчал, я тоже. Вьетнамцев нельзя торопить, и они, подобно американцам, не начинают нервничать, если пауза затягивается.

Наконец он заговорил.

– Он не желает участвовать ни в каком расследовании, – перевела Сьюзан, – если только не получит приказ от своего правительства.

Я вздохнул. Не хотелось обижать старого вояку и предлагать ему деньги, но я все-таки напомнил:

– Семья погибшего узнала о смерти вашего брата Ли и добровольно и бесплатно сообщила вам о его судьбе. Будьте великодушны и сообщите им о судьбе их сына. Это частное дело, – добавил я, – и не имеет никакого отношения к правительству.

Сьюзан перевела, и в комнате вновь воцарилась тишина. Только потрескивал уголь в печи и на улице щебетала птица.

Вин направился к двери.

Мы со Сьюзан переглянулись.

Он вышел за порог, и мы слышали, как он с кем-то разговаривал. Затем вернулся и что-то сказал Сьюзан.

Она кивнула, и мне показалось, что нас выгоняют или, наоборот, просят задержаться, пока не явятся солдаты. Но оказалось совсем иначе.

– Мистер Вин попросил внука позвать кого-нибудь из женщин, чтобы нам заварили чай, – сообщила мне переводчица.

Почему я в себе сомневаюсь? Я умею работать со свидетелями. Свидетели меня любят. А подозреваемые боятся. И еще мне всегда везет.

199