Я взял Сьюзан за руку и повел к выходу. Мы еще постояли под хмурым небом.
– Никак не могу поверить, – проговорила она. – Твое имя написано почти тридцать лет назад... и еще те французы... печально... мурашки по коже... ведь многие из них не вернулись с войны.
Я кивнул.
Мы возвратились к машине и поехали дальше по Безрадостной улице.
С левой стороны промелькнула взлетная полоса, и я вспомнил, что это аэропорт Куангчи, где базировались маленькие разведывательные самолеты и машины-корректировщики. Полоса давно не использовалась, и сквозь бетон проросла трава. Контрольная вышка и стоявшая справа от полосы громоздкая французская наблюдательная башня исчезли. Я вспомнил, что такими башнями были утыканы все окрестности, но теперь не видел ни одной. Исчезли все бросающиеся в глаза объекты, которые я помнил: школы, церкви, пагоды, французские и американские укрепления.
– Этот район был опустошен во время пасхального наступления семьдесят второго года и окончательно разорен в семьдесят пятом году, – объяснил я Сьюзан.
– А твой дот уцелел, – отозвалась она.
– Надо было в нем коротать всю войну.
Впереди с левой стороны дороги показалось массивное бетонное здание. Его пощадили бомбы и артиллерия – кровля осталась почти нетронутой. Но зато здание сильно пострадало от наземных боев. Стены испещрили вмятины от пуль, там и сям виднелись круглые отверстия, где толстый бетон прошили ракеты и взорвались внутри, опалив огнем внутренние стены. Я не сразу понял, что это буддийская высшая школа – то самое место, где Тран Ван Вин написал письмо своему брату.
– Боже, посмотри на этот дом! – воскликнула Сьюзан.
– Буддийская высшая школа.
Военная руина покорила ее своим видом, и она сделала несколько снимков.
– В окрестностях Сайгона нет ничего подобного. А что это там? Танк!
За буддийской школой стоял огромный "М-48". Оливковая краска даже после тридцати лет казалась вполне приличной. Где бы достать такую, чтобы покрасить снаружи дом?
Сьюзан попросила Лока остановиться и повернулась ко мне:
– Иди сядь на танк.
– Иди сама, – ответил я. – Я вдоволь насиделся на танках.
Она выпрыгнула из машины и проворно забралась на высокую корму. Спортивная девушка, отметил я про себя. И лазает живо, как сорванец.
Сьюзан уселась на башне и скрестила ноги. Я сфотографировал ее и заметил:
– Хорошо, если бы все экипажи выглядели так, как ты.
Она помахала рукой, и я сделал несколько новых снимков: Сьюзан позировала стоя, сидя, распластавшись на броне.
Когда мы снова двинулись в путь, я показал вперед, где примерно в пяти километрах над равниной вставали невысокие холмы.
– Я был там в январе, когда началось новогоднее наступление. Мы сооружали очередную огневую позицию и заметили нечто такое, что приняли за фейерверк. Но вскоре поняли, что это не шутки. Радио сообщило, что город Куангчи подвергся атаке противника. Мы были приведены в полную боевую готовность. А в это время поступали сводки, что Куангчи и Хюэ заняты северовьетнамской армией и осажден штаб нашей бригады, который располагался на окраине Куангчи и назывался районом высадки Бетти.
Я оглянулся по сторонам.
– Наш главный лагерь назывался районом высадки Шарон и был где-то здесь, но я не вижу никаких его следов. – Я посмотрел в сторону холмов. – Вот здесь я и отметил Тет шестьдесят восьмого, года Обезьяны. – И добавил: – Год получился невезучим. Для всех.
– Нынешний год будет намного лучше, – улыбнулась Сьюзан.
Мы забрались в "РАВ" и поехали дальше.
Через сотню метров Лок свернул с шоссе № 1 налево, на двухполосную дорогу, которая, как я помнил, шла мимо железнодорожного вокзала и примерно через милю приводила в Куангчи. Дорогу окаймляли хилые кустики, попадались окруженные огородиками тростниковые хижины. А из деревьев не было ни одного старше 72-го года.
– Вдоль этой дороги стояли торговцы, которые продавали солдатам всякие вещицы, – сказал я Сьюзан.
– Какие, например?
– Главным образом те, что до этого стянули у нас.
Лок остановил машину и обернулся к нам.
– Он говорит, – перевела Сьюзан, – что Куангчи и городская цитадель были здесь, где-то слева.
Я повернулся, куда он указывал, но там ничего не было, кроме развалюх, бамбуковых заборов, овощных посадок и цыплят.
– Он считает, – продолжала Сьюзан, – что сохранился крепостной ров. Кто-нибудь из деревенских может нам показать.
– Хорошо. Скажи ему, что мы вернемся примерно через час.
Она предупредила шофера, взяла фотоаппарат, и мы вылезли из машины. Лок что-то сказал и подал Сьюзан сумку с заднего сиденья. Мы пошли по прямой дорожке между огородами и хибарами, которые были построены из обломков разрушенного города и некогда возведенных здесь укреплений. Я заметил куски бетона и продырявленные пулями доски, гофрированные листы металла, которые служили крышей американских казарм, пластик от мешков у стен разобранных дотов и красные садовые дорожки из битой черепицы. Уничтоженному городу и крепости крестьяне нашли новое применение.
– Когда-то здесь был маленький городок, а теперь большая деревня, – сказал я Сьюзан. – Вот так: назад к природе при посредстве авиации.
– Невероятно!
– Слушай, а что тебе сказал этот Лок?
– О чем? Ах, сейчас... сказал, что на парковке не будет сидеть в машине, и попросил забрать вещи.
Я кивнул. Нас заметили ребятишки, и вскоре вокруг собралась целая толпа. С огородов на нас с любопытством косились взрослые.